Предыдущая ЧАСТЬ 1. Метка темы Санпитер.
Светлана Зиновьевна Ширяева:
Мои мама Валентина Владимировна Сан-Питер и мой папа Зиновий Леонидович Ширяев поженились 27 июня 1931 г. Для мамы это был вынужденный брак. Мама была из богатой семьи, рода фабрикантов Сан-Питер, а папа был сыном горного инженера Ширяева в Луганске.
Но пришли тяжёлые времена. Мамин папа, купец второй гильдии, был лишён всего имущества. Это была, так называемая, экспроприация. Семью Сан-Питер лишили всего, оставили только дом, в котором они жили.
Это были трудные голодные годы. Маме пришлось рано начать работу. К тому времени она уже окончила музыкальную школу. Мама работала тапёром в клубе при шахте. Тогда уже появились первые фильмы, но они были без музыкального сопровождения. Эти фильмы показывали шахтёрам, и к фильмам нужно было играть музыкальное сопровождение.
Шахтёры – это ведь рабочий класс. Основа тогдашней партии. Это её запас. Шахтёрам уделялось очень большое внимание. В Горловке, в Юзовке были шахтёрские клубы. У мамы при клубе была комната своя, и она там жила. По рассказам мамы, относились шахтёры к ней с обожанием и уважением. Красивая молодая девушка живёт одна — и никогда никаких поползновений! Максимум, что могли – это подбросить цветы под дверь. И всегда готовы были помочь чисто физически, если надо.
Но мама устала жить одна в холодном пустом клубе. И тогда папа её уговорил выйти за него замуж и вернуться в Луганск. Маме на тот момент было 19 лет. Она родилась 21 октября 1912 года. А папа был старше её на 4 года. Маме было 11–12 лет, когда папа впервые сказал ей, что она станет его женой. И пока мама работала тапёром, папа всё время ездил в этот шахтёрский клуб. Ну, и уговорил…
Как только мама с папой поженились, папа потерял хорошую инженерную работу. Но он не сдался, и в итоге устроился каким-то руководителем на шахту. Должность я сейчас уже не помню. Папу возил личный извозчик от шахты – на работу и с работы. Мама рассказывали, что извозчик иногда стоял целый час и ждал папу, чтобы он наконец проснулся, встал и поехал на работу. К началу войны папа уже был достаточно известным строителем. А мама была пианисткой. Даже были афиши Валентина Сан-Питер.
Их ребенок-первенец, мой брат Женечка, родился 30 ноября 1935 года. Папа почувствовал ответственность и пошел в военные строители. Военным платили больше. Так папа стал кадровым военным.
В 1939 году папу призвали на Финскую войну. Когда я родилась 26 сентября 1939 года, он уже был на войне. Когда папа уходил на Финскую войну, то он сказал маме, как назвать ребенка. А мама забыла и потом спросила домработницу. Та сказала, что Светлана. Так я стала Светланой Зиновьевной Ширяевой. Фамилию я никогда не меняла.
Мама же оставалась Валентиной Сан-Питер. Поскольку иметь такую фамилию было в те годы опасно, то ей предложили поменять фамилию на Ширяева-Санпитер. В связи с этим, позже уже в Москве, когда восстанавливали документы, ей пришлось официально обращаться в Украину и просить прислать документы. Она поменяла фамилию и стала из Сан-Питер сначала Ширяева-Санпитер, а потом просто Ширяева.
В то время ко многому приходилось приспосабливаться, и касалось это не только фамилии. Например, папа носил обручальное кольцо. А потом он вступил в партию. Как члену партии, ему не советовали носить обручальное кольцо. И делали это в резкой форме, вплоть до выговоров по партийной линии. Обручальное кольцо считалось остатками буржуазной психологии, предрассудком. И мужчины имели много возможностей в смысле отношений с разными женщинами. Ведь теперь всё общее… это было всё всерьёз! Можно было быть хорошим семьянином, но не надо было это показывать.
В общем, сначала папа категорически отказался снимать обручальное кольцо, потом пару раз процитировал Библию, потом ещё что-то сказал, и его временно исключили из партии. Тогда была такая мера: исключали из партии не насовсем, а на какое-то время.
Но тут началась Финская война 1939 года. Папа ушел на войну, а потом Финская война плавно перетекла в Польскую войну. А папа боевой офицер, и от него отстали с этими претензиями.
Поскольку была война, папа не видел меня – свою новорожденную дочку. С Польской войны папа привёз мне голубой гарусный костюмчик, хотя до этого меня никогда не видел.
Потом после Польской войны папа вернулся в Луганск. Он уже был кадровым военным, офицером. В 1941 году, прямо перед началом Великой Отечественной войны, папу перевели служить на границу с Польшей в Осиповичи. Папа не хотел, чтобы мы жили от него отдельно. Ему, как офицеру, выделили дом. Мы в него въехали за несколько дней до начала войны. А через несколько дней началась Великая Отечественная, и в этот дом на второй день войны попала бомба, причем попала в угол дома прямо в детскую комнату. Мама рассказывала, что у меня вся кровать была пробита осколками, и из пробитой подушки торчали перья.
Папа звал маму Васькой. Когда начались бомбежки, папа сказал маме: «Васька, бери детей и уходите в лес!» Мама схватила документы, деньги и спрятала их на груди. Мне было полтора года, и мама взяла меня на руки. А мой брат Женечка был на четыре года старше, и мама дала ему нести чайник с водой. Ещё мама взяла несколько тёплых вещей для детей. Мы убежали, и не стало у нас ни дома, ни имущества.
После бомбёжки папа и его ординарец искали и собирали уцелевших. Если верно помню, собралось 26 человек женщин и детей. Ещё так получилось, что поскольку мы только приехали в Осиповичи, то папа не успел оформить маме офицерский аттестат – это документы на довольствие. А тут началась война, бомбёжки, было не до того. И мама оказалась без этого офицерского аттестата. И, в том числе, по этой причине мы потом голодали.
В общем, уцелевших женщин и детей погрузили в грузовик-полуторку. Потом загрузили в ту же полуторку с разбомбленного продовольственного склада мешки с сухарями и ящики с тушёнкой. И поехали в тыл – отвозить и спасать женщин с детьми. Поскольку немцы ночью не летали и не бомбили, то мы ехали всю ночь, а к утру к нам на дорогу вышли какие-то непонятные солдаты. Папа, как офицер, потребовал, чтобы они вернулись на передовую, назвав их дезертирами, а они вдруг заговорили с акцентом, и папа догадался, что это фашистские парашютисты. Но папа и другие сопровождавшие нас военные их перестреляли. Но тут началось утро, и нас опять стали бомбить.
Когда нас на грузовике вывезли из Осиповичей подальше, то вокруг шла эвакуация всего: важных документов, производств… И никто не хотел брать женщин и детей. Папа увидел, что формируется железнодорожный товарный состав, в который грузят то, что он считал неважным. Папа поставил грузовик с детьми и женщинами поперек рельсов и сказал, что поезд никуда не тронется до тех пор, пока они не посадят женщин и детей в этот товарняк. Тогда комендант поезда освободил один товарный вагон, и туда посадили всех женщин и детей. Также загрузили все эти мешки с сухарями, которые потом кипятком заваривали в кружках и в чайниках. Ещё было немного тушенки. Эти запасы еды нас на время спасли. А папа вернулся обратно на линию фронта. Он тогда был в звании капитана.
На этом товарном поезде наша семья попала в какой-то город на Волге. Там начали распределять уцелевших женщин и детей. Нас спросили, куда мы поедем в эвакуацию? Мама сказала, что мы поедем в Скобелев, это сегодняшняя Фергана. Там тогда жила моя тётя. Она была замужем, и её муж занимал большой пост. Он был главный военврач туркестанского военного округа, и мама надеялась, что там мы не пропадем.
В эвакуацию в Скобелев постепенно съехались наши родственники. Туда поехала наша семья: мама и мы с Женечкой, ещё мамина родная сестра Лида с сыном Валентином (Аликом), и ещё туда приехала первая семья Володи Сан-Питер — Муся с дочкой и с мамой.
Маму устроили работать в военный госпиталь в Фергане. В связи с эвакуацией в Фергане было очень трудно и с работой, и с жильём. Мама много работала. Я помню, как она вечерами приходила, опускала руки в воду, плакала и говорила: «Мои руки, мои пальцы…» Она же музыкант, и руки для неё – это было всё! Но благодаря маме мы, дети, выжили, несмотря на страшный голод.
Женечка с Аликом учили стихи, брали меня за руку, и мы шли в госпиталь. Они читали стихи раненым, а я там что-то изображала. Солдаты нас подкармливали. Но всё равно это был тяжёлый голод. Мама мало зарабатывала. Там вообще почти не платили. Туда пришла масса эшелонов, туда эвакуировали детей из блокадного Ленинграда, и еды на всех не хватало.
До сих пор я к узбекам отношусь с огромной благодарностью! Они брали в свои семьи по 7, по 10, по 17 детей любых национальностей: русские, украинцы, евреи… Из Ленинграда вывозили детей без родителей, без сопровождающих, без никого… И узбеки их спасали!
Жили все голодно. Лида, мамина сестра, устроилась работать на масло-жиро комбинат, который из хлопковых зёрен гнал масло. Конечно, масло нельзя было достать, но иногда Лиде выдавали жмых. Мы ели этот жмых и запивали кипятком.
Рядом с нами был большой соседский сад. Мама нас выстраивала у арыка, который тёк из-под дувала (глиняного забора) соседей. Там была дырка, из неё по арыку текла ледяная вода с гор, которая орошала всё вокруг. Она же была и питьевой водой, поскольку чистая, с гор. Соседи там же и стирали всё, и остальное тоже туда бросали. Но туда же падали фрукты и ягоды с плодовых деревьев, и туда же хозяин сбрасывал гнилые плоды. И вот мы, дети, стояли втроём в ледяной воде арыка. Сначала я, самого маленького роста, потом Женя, потом Алик. И мы ловили эти фрукты. К вечеру мы набирали их много. Мама заваривала трёхлитровый чайник кипятка с этими ягодами и фруктами, сажала нас, давала нам есть жмых и заставляла нас выпивать по три стакана этого витаминного отвара. У меня был страшный рахит, огромный живот и тоненькие ножки. Потом от этих арыков у меня начался ревматизм.
Наступил 1942 год, папа нас потерял, офицерского аттестата у нас не было. Мама послала запрос на офицерский аттестат. Но папа в это время был ранен и неизвестно в каком госпитале лежал, и его не могли найти. Мы думали, что он пропал без вести. Мама никогда не верила, что он погиб.
У папы была своя история. В то время фашисты наступали, они дошли до Москвы, и некоторые люди прятали свои партийные билеты от фашистов или вообще зарывали их в землю. А папа, наоборот, восстановился в партии в знак протеста на этих людей. В 1942 году папу ранили, и он попал в госпиталь.
И вдруг мы нашли моего папу. В день моего рождения 26 сентября папа получает письмо от мамы, что мы живы. И тут тоже своя история.
Сначала папа служил сапёром, но потом его перевели в разведку. Они ходили в разведку в тыл к врагам и привели двух пленных «языков». И вот в день моего рождения 26 сентября папа получает письмо от мамы, что мы живы, что мы в Скобелеве. В письме мама пишет, что мы голодаем и просит оформить нам офицерский аттестат, чтобы нас поставили на довольствие.
На радостях, что мы нашлись и все живы, папа очень хорошо выпил, отпраздновал мой день рождения. И после этого, он ничего другого не придумал… он взял автомат и этих двух недопрошенных «языков» расстрелял в упор в той же землянке, где их должны были допрашивать. Его друзья разведчики, чтобы никто не узнал, что произошло на самом деле, пошли к авиационникам, взяли авиационную бомбу, на том месте взорвали в этой землянке, и сказали, что было прямое попадание. В общем, прикрыли папу. Но кто-то донёс, и их всех троих, его и двух разведчиков, их всех разжаловали в рядовые и отправили в штрафбат.
Штрафной батальон был создан для дезертиров, для уголовников, предателей, — это были смертники. Попавшие в штрафной батальон оставались там до первой крови – до ранения или до смерти. Таковы были правила. Штрафбат направляли в самые безнадёжные места туда, где берегли обычных солдат. Папу лишили звания и всех наград. Он дождался своей очереди, когда их пустили на мясо. Ему повезло, многие ребята погибли, а он выжил. Папу ранило. Он попал в госпиталь. А после госпиталя считается, что он смыл кровью свою вину и может вернуться рядовым в нормальную армию. А поскольку ранение было тяжёлое, то ему разрешили навестить семью. И он приехал в Фергану.
Это была осень. Но в Фергане ещё было тепло. Мы, дети, все сидели во дворе под огромной чинарой. Ждали, когда мама придёт с работы, принесёт жмых или ещё что-нибудь съедобное.
Узбеки иногда детей там воровали. В любой нации есть выродки… Иногда детей постарше воровали в рабство, а иногда потому, что своих детей не было. Мы были обучены, что ни с кем из посторонних разговаривать нельзя, подходить нельзя, ничего брать нельзя. И тут вдруг входит рядовой солдат в шинели, какой-то весь заросший, с рюкзаком и палкой, страшный… Мужчина хромает и идёт прямо к нашему дереву, где дети сидят. Мы все сразу зажались.
Мужчина спрашивает: «Ширяевы здесь есть?» Мы молчим. А кто-то из соседей сказал: «Вот они сидят!» И он похромал к нам! А мы все бегом от него! Он кричит: «Светочка, Женечка, Алька, куда вы все?!» А мы к маме за подол спрятались и рыдаем, что нас пришли украсть! А мама сказала: «Дети, это ваш папа!» Папа протянул мне на ладони кусочки сахара. И вот тогда я впервые в жизни попробовала сахар.
Мама была человеком очень энергичным, деятельным и ответственным. В Скобелеве они с Лидой и с Мусей решили на троих завести бычка и огород. Они всё лето растили капусту и радовались, что осенью и зимой у них будет большой запас капусты. Они сидели, любовались своим капустным полем и очень много на нём трудились. Кто-то из узбеков дал им рассаду, они посадили, и всё лето ухаживали. И сказали, всё завтра будем срезать. Утром они встали, и ни одного вилка нет, только остатки. Кто-то обокрал их поле ночью. Мама рассказывала, что это было страшное отчаяние, потому что она понимала, что это голод и ничего не достанется ни детям, ни им. И они собирали корешки, которые остались после того, как вилки капусты срезали и украли. Все эти корешки собрали и засолили.
Мама с Лидой повели как-то своего бычка, которого они взяли, вязать. Он был молодой, брыкливый, они с двух сторон вели его. За эту вязку им обещали чего-то там дать в обмен. И вдруг проехала мимо машина, бычок испугался и понес. Мама рассказывала, что она никогда таких прыжков в жизни не делала. Она перепрыгнула через широченный арык, чтобы не попасть ни под бычка, ни под машину. В общем, кое-как они с Лидой сводили бычка, кажется им заплатили за вязку.
В Скобелеве дядя Петя и тётя Лена помогали нашим очень много. К ним приехало очень много родни, у них самих дом был полностью забит эвакуированными родственниками. Лида голодала меньше, а вот Муся голодала намного больше, и её девочка Сан-Питер – она умерла. А потом, когда папа нашёлся и дал офицерский аттестат (на продукты и вещи), то мы уже как-то стали выживать легче.
Потом папа опять уехал на фронт. Меня устроили в детский сад. Я один раз ушла из детского сада, заблудилась и потерялась. Меня какой-то пожилой узбек встретил в городском парке Ферганы. И он привёл меня к маме. Он ходил по городу, спрашивал людей, и так он нашел мою маму.
В 1944 году освободили Минск. Папа оформил нам литер — это бесплатный билет на поезд. Мы поехали из Ферганы в Минск. Я помню, как мы шли через весь Сталинград, потому что поезд шёл только до Сталинграда, и там надо было делать пересадку до Минска. Сталинград был весь разбомбленный, я видела остовы домов и всю эту разруху.
Мама, когда еще работала в госпитале, ещё до того, как появился аттестат, сумела купить ручную швейную машинку «Зингер». Вон она у меня стоит до сих пор. И нам это тоже помогло. В итоге: папин аттестат, Лидин жмых и мамина ручная швейная машинка, — всё это нас спасло. Мама шила ночные рубашки, халаты, перчатки.
Так вот, по разбомбленному Сталинграду впереди нас шел мужчина с тачкой, которого она наняла, чтобы он вез на тачке наши вещи. В ней ехали наши скромные пожитки и швейная машина «Зингер», и тот знаменитый чайник, с которым мама бежала.
Мы пришли на вокзал Сталинграда, откуда отправлялся уже поезд на Москву и дальше на Минск. А там вдруг висит таблица розыгрыша облигаций Золотого Займа, который был довоенный. А у мамы были переписаны номера. И вот когда она бежала, она взяла эти облигации. Она проверила, и оказалось, что мы выиграли! Это было настолько невероятно! Женечке купили впервые в жизни марки, а мне купили первую куклу.
Мы приехали в Минск, а нам сказали, что наш папа лежит в госпитале, в Гомеле. Мы поехали к нему.
В Гомеле папа лежал в госпитале тяжелораненый, и рядом с ним лежал умирающий солдат. Папа лежит умирает, рядом солдат лежит умирает, и мы все трое стоим на коленях и плачем. Папа сказал: «Ничего! Я живучий! Васька, всё будет хорошо. Бери детей, уезжай в Минск. Живите там. Меня подлечат, и я вернусь». А мама сказала, что никуда не уедет. Сняла комнату. Мы ходили в госпиталь к папе, а рядом умирающий солдат отдавал нам еду (он есть не мог). Мы стояли на коленях и ели. Папа сказал: «Ешьте!» И мы ели. Мы стояли на коленях, а не сидели потому, что там не на чем было сидеть. Там был только маленький столик. Хотя мы и стали лучше жить после того, как папа оформил аттестат, но мы все равно были голодные. Мы росли, мы всё время хотели есть, а я ещё и болела.
Потом папу выписали, мы забрали его и приехали в его комнату. Комната была в бараке, в котором раньше немцы держали военнопленных. Этот барак привели в порядок и сделали там общежитие. Там была наша комната, и мы в ней жили. Папа на радостях, что он жив и семья с ним, напился, сел на мотоцикл с коляской и умудрился в Минске заехать на ступеньки Дома Правительства. Мама была в шоке.
После окончания лечения папа работал в Минске. У него специальность строитель, и надо было восстанавливать освобожденный Минск. И вдруг папе приходит предложение поехать в Берлин помочь демонтировать промышленное оборудование. Тогда из Германии вывозили фабрики, станки, целые заводы для восстановления хозяйства Советского Союза. Папу пригласили принять участие в особом строительно-монтажном управлении ОМУ 5, которое занималось демонтажом производственных мощностей и отправляло это всё в СССР. Его называли и ОМУ 5 и СМУ 5, там было несколько подразделений, и я уже не помню тонкостей, я же ребёнком была. Папе предложили поехать одному, и он уехал.
Я к тому времени уже пошла в первый класс, жили мы очень скромно, и мы начали получать от американцев помощь. Но это было не ленд-лиз. Папин старший брат по отчиму, Марк Ширяев, как раз занимался ленд-лизом – обменом военной техникой. Он перегонял подводные лодки из Америки в Россию. Он был капитаном второго ранга. Последние годы они жили очень хорошо в Балтийске: у них двое детей: Таня и Лёня, наши брат и сестра. Жена его, Шурочка, очень доброжелательная. Они люди очень приветливые и гостеприимные. Мы ездили с мамой к ним в Ленинград. А потом, время пришло… Ушёл сначала Марк, потом Шурочка… А с детьми все связи оборвались.
Все связи семьи оборвались со смертью моей мамы, Валентины Владимировны Санпитер. У нас раньше была связь и с младшей сестрой папы – Зоей, и со старшей сестрой – Лидой. Благодаря маме мы очень активно общались и ездили в гости.
Так вот, папа уехал из Минска в Берлин и прислал нам первую посылку. И в этой первой посылке оказались шикарные бусы из натуральных уральских камней. Видимо, кто-то из немцев привёз из России. Шикарная ночная шелковая рубашка маме, альбом с марками для моего брата Жени, какая-то кукла мне. А у нас начинался опять голод.
Тогда Минск был полностью разрушен. Из хороших воспоминаний у меня осталась семья Фадеевых – Анатолий Григорьевич, его жена тётя Тася, и старшая дочь Таня. Сейчас Валя Фадеева, их дочь, живёт в Москве, недалеко от нас, мы общаемся. Как раз тётя Тася была беременная, когда мы познакомились, и я слушала как Валя в животике шевелится. Она и родилась при мне, 21 июня 1946 года.
Так вот, папа вместо того, чтобы прислать что-то более нужное, прислал маме ночную рубашку. Кстати, наши женщины думали, что это вечерние платья. Мама продала эту немецкую ночную рубашку женщине, потому что нам кушать было нечего. Мы купили продукты, а та женщина вышла в шёлковой ночнушке, как в платье, к гостям на приём.
А бусы мама подарила тёте Тасе Фадеевой, жене начальника ХозУ Совета министров Белоруссии.
У меня осталось два тяжелейших впечатления о Минске.
Первое о голоде. Тогда был голод страшный. Я говорю маме: «Там мальчики ползают, крапиву собирают весной». Мама говорит: «А вы тоже пособирайте, мы щи сварим». И мы пошли собирать крапиву. Сквер был рядом, это Красноармейская улица, спуск такой был к госпиталю. И вдруг раздался взрыв. Один из наших мальчиков собирал крапиву, и его разорвало. Вот это одно из тяжелейших впечатлений детства. Просто не нашли сапёры мину в парке, когда разминировали Минск. А крапива выросла.
Второе очень тяжёлое впечатление у меня было, когда привезли немецких осужденных офицеров. Их повесили в Минске, на госпитальной площади около госпиталя. На казнь всех школьников собрали. Первый класс, где я училась, поставили смотреть первым рядом. За нами старшие, чтобы все видели, как казнят врагов, которые убивали. Мы стояли, и при нас их казнили. Это очень тяжёлое зрелище. Это что-то страшное. Долго-долго дёргались они в петлях, и эти звуки… Женечку потом неделю рвало.
Женечке из американской помощи достался такой шикарный плотный мешок и на нём стоял штамп Америки. Мама из мешка сшила ему шикарные брюки, и он ходил в них в школу. Это были единственные брюки. А папа прислал бусы и ночную рубашку, а у нас вот такая была жизнь…
Хорошее тоже было. У нас в первом классе были все отличники. Почему? У нас в школе был обеденный перерыв, и нас на большой перемене всех водили в столовую, всем выдавали по стакану чая и кусочек чёрного хлеба, меньше детской ладошки, посыпанный несколькими крупинками сахара. Но если ты получил пятёрку, если ты вообще очень хорошо учился, то сверху клали мармеладку. Тогда был такой пластовый мармелад, и его давали отличникам. Мы все голодные, мы все хотели мармелад, мы все учились на отлично.
Так вот, папа был в Германии, в ОМУ 5 в должности демонтаж-коменданта восточной части Германии. Это были 1946 -1947 гг. Берлин поделили на несколько частей, и восточная часть Берлина и Германии досталась бригаде папы. Его бригада ОМУ 5 занималась демонтажом по всей восточной части Германии, а не только Берлина. Надо было разбираться в демонтаже, в оборудовании, надо быть инженером. Надо было разобрать грамотно, грамотно собрать, грамотно упаковать и грамотно отправить. Очень ответственная работа.
После той посылки от папы мама ему написала такое письмо, после которого папа прислал нам сразу вызов в Германию. И мы полетели туда. Мы прилетели ночью, папа послал за нами машину, и заранее прислал нам деньги – немецкие марки. Поехали. И что-то мама не так сказала немцу-водителю про войну. И он посреди ночи, посреди дороги остановился и вышвырнул нас троих из машины. Маму и двух ревущих-орущих детей посреди трассы. И уехал.
Мимо нас ехали люди. Наконец кто-то остановился, нас привезли в комендатуру какого-то маленького городка. Из этой комендатуры позвонили в другую комендатуру. Мама сказала, где и кем работает папа. С папой связались, и он приехал забрал нас.
Нас там ждала прекрасная квартира после нашего барака. Я даже не помню, сколько там было комнат, и там в квартире стояли подарки. Женечке было воздушное ружьё пневматическое, а для меня большая кукла, фарфоровая, с человеческими волосами, полностью одетая. Я её продала в 1992 году чтобы оплатить очередную химиотерапию после своей операции. Она была каталожная кукла, как потом выяснилось. У нее на затылке, под волосами стоял номер и штамп. Я её всю жизнь берегла, но надо было спасать жизнь. Нужно было покупать специальные лекарства для химиотерапии, и я её продала. Но папину чашку золотую мы не продали. Остальное продали, сначала, когда папу спасали, потом, когда меня спасали.
Мы жили в Германии два года. В Берлине я училась в школе только 1 год. Полгода я училась в Люкенвальде, полгода в Ютеборге. Лето мы провели на Мелинзее, там целая дача была в нашем распоряжении. И потом мы переехали в Берлин. Жили мы на Кавалерштрассе.
Как потом через много лет выяснилось, я учились в одном классе с Высоцким. Я этого никогда не знала, пока однажды не была передача о Высоцком. А мама узнала мою школьную фотографию, у нас такая есть, мой класс. Мама нашла эту фотографию, я стала всем хвастаться, всем её показывать. Все ко мне ходили смотреть, каким он был мальчиком во френче. Я с ним познакомилась, уже будучи взрослой женщиной, работая в женсовете ЦНИИТМАШа. Я была хорошо знакома и с Высоцким, и с Золотухиным по общественной линии. Мы приглашали их на концерты к нам. Тогда я даже не догадывалась, что мы учились в одном классе в Берлине. Узнала я это только после его смерти, когда стали показывать детские фотографии по телевизору. И в один прекрасный день я кому-то там нахвасталась, а фотографии не оказалось. Кто-то её у меня стибрил.
А кроме общественной линии, мы с Высоцким общались, когда он был на съёмках, а я в экспедиции в Петрозаводске. Мы жили в одной гостинице. Кормили нас в одном ресторане. Меню было одно – командировочные мы все были.
Что меня всегда удивляло, мы вставали из-за стола и прямо говорили, что переели, а они потирали руки и шли в соседний магазин, потом возвращались. Мы думали они ходили за бутылкой алкоголя, а они возвращались с литровыми стеклянными бутылками кефира и батонами хлеба. Видимо они ночью это употребляли.
Папа работал, мы бегали туда в ОМУ 5 на праздничные вечера, кинотеатр, и это была роскошная жизнь! Я была сыта! Я была избалована! Единственно, что было плохо, я полгода пролежала в госпитале. У меня обнаружили, что туберкулёз возобновился.
Это было 7 ноября. Мама и папа ездили куда-то в гости, и чтобы мы не расстраивались, что остались одни с нянькой, они привезли нам подарки. Женечке привезли гараж с машинками, мне очередную куклу, а я захотела гараж с машинками. Это был третий подарок, а нас двое, а подарок третий и достался он Жене. Я предложила: «Давай пополам!» Женя ответил: «Нет! А давай так… Мы пойдём на озеро (это 7 ноября), вот ты просидишь там 10 минут в озере, и тогда я тебе подарю этот гараж!» Я сказала: «Пошли!»
Надели ботиночки, плащи и пошли на озеро Мелинзее. Я села в это озеро. Идёт дождь. Женечка стоит под зонтом, в плаще, весь тепло одетый, а я по часам 10 минут сижу в этом озере. К вечеру у меня поднялась температура. К тому моменту, когда родители вернулись с ноябрьского праздника, я уже ничего не помнила, я уже горела, и у меня открылся туберкулёз. Меня увезли в госпиталь, и я полгода своей жизни не помню вообще, помню только госпиталь. Я помню уколы, я помню врачей, я помню, как я пряталась… И одно из тяжёлых воспоминаний, это было в рентген кабинете перед выпиской. Надо было сделать контрольный рентген, и у меня упало яблоко. Рентгенолог мне всегда чего-нибудь вкусненькое давала. И яблоко у меня упало, я за ним поползла, и не могу поднять голову, что-то вцепилось мне в волосы. Когда я голову подняла, это был скелет, я под него подползла, и он своими фалангами пальцев запутался в моих волосах. Мне стало плохо, я опять забыла кто я такая… от впечатлительности.
Но меня спасли, вылечили мой туберкулёз. Но маме с папой сказали давать мне ежедневно ломтик сала, ещё 5–10 граммов шоколада и, как минимум, одну чайную ложку мёда. Мама и папа это делали, и вот тогда я растолстела, через год меня разнесло.
Мы переехали жить в Берлин, там у нас тоже была домработница. Мама уже играла в клубе ОМУ 5, вернулась к пению и фортепиано, у нее были репетиции, и она стала концертмейстером. Там были офицеры и солдаты, которые хотели жить, петь, веселиться, а мама была душой любой компании в любые годы.
Я оставалась дома, но я училась. Я помню, как папа на маму накричал. В первый раз в жизни я услышала, что папа накричал на маму: «Почему ты позволила, чтобы домработница Туське надевала чулки?! Нам барчуки не нужны! Я выгоню домработницу, и ты сама всё будешь делать, если я хоть раз увижу, что Туся сидит, а она ей чулки надевает!» Туська – это я. Я Светуся, и с детства я была Туся. Не Света, не Светочка, а Туська.
Воспоминания С.З. Ширяевой
Продолжение ЧАСТЬ 3. Метка темы Санпитер.
Интернет-СМИ «Интересный мир». 19.10.2021
На свои личные деньги мы покупаем фото и видео аппаратуру, всю оргтехнику, оплачиваем хостинг и доступ в Интернет, организуем поездки, ночами мы пишем, обрабатываем фото и видео, верстаем статьи и т.п. Наших личные денег закономерно не хватает.
Если наш труд вам нужен, если вы хотите, чтобы проект «Интересный мир» продолжал существовать, пожалуйста, перечислите необременительную для вас сумму по номеру телефона +79162996163 по СБП на карту Сбербанка: Ширяева Лариса Артёмовна или по другому номеру телефона +79162997405 по СБП на карту Сбербанка: Ширяев Игорь Евгеньевич.
Также вы можете перечислить деньги в кошелек ЮMoney: 410015266707776.
Это отнимет у вас немного времени и денег, а журнал «Интересный мир» выживет и будет радовать вас новыми статьями, фотографиями, роликами.
